Владимир Кочетков

На фото: Владимир Кочетков и его ученики всегда в пути

Со своим лучшим другом детства Сергеем Кулагиным мы в последнее время встречаемся нечасто — живем в разных местах, работа, заботы. И каждая встреча теперь для нас — это событие! Когда-то мы с ним бродили по лесам, удили рыбу на озерах, доверяли сердечные тайны…

Во время последней встречи, наговорившись вдоволь, коснулись темы путешествий. Сергей рубанул с плеча:

— О-о! Велосипед. Что увидишь? Пот, усталость, серую ленту дороги да край обочины! С рыбалки, бывало, едешь — тычешься носом в переднее колесо велосипеда и ничего вокруг не видишь!

Сергей, он хитрый! Психолог. Знает чем меня распалить, зацепить. Но я понимаю, что такое мнение возникает не у него одного. Вот и решил порассуждать и поспорить.

Велосипед — это физкультура. Самая настоящая, коренная физкультура. Крути педали, тренируй сердце, лёгкие, нагружай мышцы! Тут тебе и выносливость, и сила, и ловкость. В некоторых случаях велосипед может заместить бег. И если раз по какой-то дороге проедешь, уже рельеф пути не позабудешь — все спуски, все подъемы в памяти останутся: они же своим ходом пройдены, своим глазом оценены. Но путешествия — статья особая.

Я люблю смотреть на горизонт. Там, вдали, всё кажется загадочным и романтичным. Но гораздо более интересным мне представляется путь к горизонту, сама возможность двигаться за взглядом. Не спеша ехать, останавливаться, подниматься на рассвете… Я в предвкушении спокойного, ненавязчивого счастья, причем постоянно, каждую секунду. И никогда физические трудности, неудобства не перебивают этого чувства. А встречи, открытия, опыт? Сколько нового и интересного открываешь и вокруг, и в себе самом!

Несколько лет назад я осуществил давнишнюю мечту — проехал на велосипеде из Карелии в Крым, от города Беломорска до Севастополя. То было одно из самых замечательных моих путешествий. Вышел в путь в конце августа. Было тепло, и ночи в Карелии еще стояли совсем светлые. Воздух казался налитым густой свежестью. Он очень быстро восстанавливал силы, и, несмотря на серьезную нагрузку, к концу дня я чувствовал лишь легкую усталость.

У Беломорска, на самом берегу северного моря, я видел выбитые на громадных камнях-валунах письмена древних людей. Вокруг стояли седые, косматые ели, словно хранители времени. Их вершины, усеянные шишками, склонялись вниз, будто в поклоне, отражались в воде. Я гладил рукой камень с волнением, словно прикасался не к базальтовой глыбе, а к самой древности.

Велосипед терпеливо вёз меня по асфальту и песчаным дорогам Карелии. Мне было чудно видеть сосны, цепляющиеся корням прямо за скалы, валы белого мха и обилие озер. На ночь я уходил от дороги в лес подальше, ставил палатку и долго сидел перед входом — уж очень непривычно-светлым был вечер.

Я проехал через Санкт-Петербург, Великий Новгород и Старую Руссу, а у Волговерховья местные жители рассказали мне историю о старой узкоколейке, по которой подвозили снаряды в Великую Отечественную и которую тогда нещадно бомбили немцы. На ночь остановился на краю небольшого круглого овражка, а утром неожиданно обнаружил десятки таких же овражков вокруг. Я вдруг понял, что это старые, заросшие, с осыпавшимися краями воронки, и неожиданно нашел несколько оперенных, проржавевших до дыр, бомб. У нас в Поволжье военных действий не было, леса сосновые будто с шишкинской картины, как на подбор, а здесь сосны стояли горбатые, словно калеки. Вот ведь, даже деревья от войны страдали, а уж люди-то!

Слегка уклонившись от маршрута, я проехал через устье реки Непрядвы. Остановился на ночлег на ее берегу. Велосипед поставил, к воде спустился. Река мелкая, по колено. Неширокая, метров тридцать. Трава густая, сочная, рогоз, лягушки. Ничего особенного. Может, только закат был излишне красным, багровым в тот вечер, облака, словно алые перья, вдоль горизонта растянулись и поле за рекой вроде бы не просто поле — Куликово.

Я стоял на берегу, смотрел, как гаснет закат. Тишина опустилась плотно, как покрывало, — ни птиц, ни машин, ни цикад. Костер развел, палатку поставил. И почудилось мне, словно Пересвет присел напротив. Смотрел то на пламя, то на меня, рассказывая свою историю. Вдруг ясно увидел его, медленно выезжающего навстречу вражескому поединщику, почуял страх, висящий над полем, и ликование людей, когда Пересвет, обливая кровью гриву, повернул коня к русским рядам после боя. Внезапно я понял, что всё было именно так, а не иначе в то утро более 500 лет назад. Это было так ясно, так понятно, что я даже не удивился этому своему открытию. Утром я перешел реку, долго поднимался на бугор по пологому склону. На тот бугор, где сражался Пересвет. Рассматривал осыпающиеся осенние цветы, старался запомнить цвет неба.

Где-то на Угре, на Смоленщине, решил срезать путь. Думал, прикидывал: уходить с дороги или нет. Все-таки повернул! Даже дождь меня не остановил. Я лишь с интересом взял горсточку почвы, странного серого цвета, которая моментально слиплась под пальцами в плотный глиняный комок, помял его в руках и беспечно выбросил, упрямо отогнав здравые мысли: «Посмотрим. Там видно будет. Это Наполеону трудно было, нам не привыкать».

В итоге два дня плутал, выбираясь на нужную дорогу, вспоминая и французов, и поляков и прочих ворогов, посягавших на страну в разные времена. И по рельсам пришлось велосипед катить, и на плечах нести.

До нужного мне села я все же добрался. Вечером, по темноте. Но мне так хотелось увидеть указатель с его названием, что я даже забыл заполнить бутылки водой по пути. А здесь, в этом селе, уже две недели чинили водонапорную башню и воду давали раз в день, с семи до восьми утра. Я постоял у неработающей колонки, мысленно поставил себе минус за самоуверенность и выехал за деревню. Растянул палатку под раскидистой березой и лег спать, продолжая и во сне считать шпалы, сбивать отверткой глину с кроссовок и кивать головой, соглашаясь с давно известной истиной, гласящей, что в путешествии не всякий короткий путь есть прямая.

Границу с Украиной пересек нелегалом, не желая встречаться с официальной дорожной властью. Ушел в сторону от дороги, обходя пограничный пост, проехал несколько километров по лесной тропе и выехал прямо на палатки украинских мелиораторов, которые стояли полевым лагерем на самой границе. Они накормили меня богатым ужином и даже позволили переждать дождь, переночевав в салоне старенького автобуса, но несколько раз все же обозвали «москалём», высказав пожелание, чтобы я поскорее «сматывался» с их стоянки и больше не возвращался.

В Кривом Роге майка моя мгновенно пропиталась мелкой пылью, стала жирной на ощупь от сажи — в городе еще чадила чудом сохранившаяся доменная печь. Я долго выбирался прочь из города, объезжая гигантские горы железной руды, искореженные вагоны и поваленные столбы.

Мне довелось побывать в гостях у украинских нефтяников и фермеров, купаться в Черном и Белом морях, бродить среди развалин древнего Херсонеса. Я видел соломенные крыши украинских хат и выбивал из куртки пыль Чумацкого Шляха, вместе с усатым, похожим на Тараса Бульбу, украинцем запивал молоком кусок сала и вдыхал запах Гнилого моря.

Один раз проснулся под утро от шороха чьих-то шагов. Беспорядочных и лёгких, едва слышных. Долго лежал насторожившись. Тишина глухая и шаги: шлёп, шлёп, шлёп. Не выдержал, молнию входа приоткрыл, выглянул наружу: вокруг ели во сне застыли, не шелохнутся, туман, а рядом, у самой палатки, осина. Листья большие на ветках, огненные, словно масляной краской вымазанные. Вдруг листок от ветки отделился и на землю — шлёп. За ним второй. А я смотрю и глаза отвести не могу: вот ведь она, осень, идет! Сколько раз листопад видел, вроде бы и не удивить меня, а в то утро впервые в жизни осень услышал. Кабы не велосипед, разве бы мне это открылось!

В общем, не согласен я со своим другом насчет «угрюмой серой ленты». Не согласен. Не от «ленты» зависит, а от человека. Что человек захочет, то и увидит, узнает. А я велосипед далеко не убираю, ведь скоро весна и опять он позовёт меня вперед: за взглядом к краю Земли.

Владимир КОЧЕТКОВ

назад