Сайт журнала Физкультура и Спорт

О растениях и о той войне …

Елена Лесиовская

В каждой семье есть своя память о Великой Отечественной войне. Мой папа воевал на Ленинградском фронте, был на Толбухином маяке, а мама, хирург, дошла с военным госпиталем до Берлина. Мы с сестрой родились после войны, и родители редко рассказывали о пережитом. Но два случая врезались в память.

Мои родители Нина Павловна (в девичестве Огурцова) и Евгений Мечиславович Лесиовские родились в 1922 году. Мама ушла на фронт со студенческой скамьи. Студентов Свердловского медицинского института в срочном порядке готовили и отправляли хирургами во фронтовые госпитали.
Отец перед войной закончил военно-морское медицинское училище в Киеве и был направлен на службу в Кронштадт, где и встретил войну. Символично, но познакомились родители на майские праздники 1949 года и прожили вместе вплоть до гибели отца 9 мая 1971 года (его как будто «догнала» война).

Однажды мы гуляли с мамой по сосновому лесу, и она попросила: «Ходи по тропинкам, не топчи мох, он в войну людям жизнь спасал». На мой удивленный вопрос она рассказала о том, что шли тяжелые бои, в госпитале не хватало перевязочных материалов и лекарств, поэтому после дежурства врачи и медсестры шли в лес, собирали исландский мох и применяли вместо бинтов и ваты. Лишь спустя 15 лет, уже работая в Ленинградском химико-фармацевтическом институте, я узнала, что это и не мох вовсе, а лишайник (цетрария исландская), содержащий мощные растительные антибиотики — лишайниковые кислоты. Они-то и не давали ранам нагнаиваться и спасали солдатам жизнь.

А про второй случай мама рассказала журналисту Полине Соловей, и она написала об этом рассказ «А яблоня живет», вошедший в книгу «Товарищ военврач» (Лениздат, 1987). Со слов Полины Соловей и привожу эту историю.

Во время наступления на Берлин операции в госпитале, расположенном под Кюстрином, шли круглосуточно. У врачей не было времени на сон, короткие передышки были только на несколько минут, пока готовили следующего больного к операции. Даже переодеваться было некогда, и один халат натягивали поверх другого. Над фамилией моей мамы — Огурцова часто подшучивали. Вот и на этот раз капитан Марасанов сказал ей: «Была ты у нас солененький огурчик, а стала капустный кочанчик». Но в эту ночь даже улыбнуться на шутку у мамы не было сил. Под утро всем дали полчаса отдыха, и мама, выйдя из подвала, где были развернуты операционные, попала в сад…

«Был конец апреля, и цвела яблоня, — пишет в своем рассказе Полина Соловей. — Но это было странное дерево. Оно было расколото надвое. Половиной своего ствола и кроны оно вытянулось к небу, ветви его были облиты цветами и едва колыхались на ветру. Вторая половина лежала на земле. Листья на ней уже поникли, цветы завяли. Нина не могла отвести глаз от этого удивительного дерева. И вдруг сами собой полились слезы. Если бы ее спросили тогда, о чем она плачет, навряд ли смогла ответить что-то вразумительное. Сейчас, спустя годы, Нине Павловне кажется, что ей понятно, о чем плакала та девушка, которой она была когда-то. О том, что пронеслось ужасом над ее жизнью, над ее Родиной, над ее землей. О тех, кто никогда больше не увидит весеннего неба, цветущего дерева, не вдохнет радостного свежего воздуха»...

И еще одна история. Весной 1985 года, как раз перед майскими праздниками, я шла по Петроградской на свою кафедру. Все тротуары вдоль проспекта Медиков были усыпаны свежеобрезанными ветками липы с нежными, только что проклюнувшимися листочками. Их стало жалко — не успели пожить. Эту несправедливость я решила исправить и набрала веток «сколько хватило рук». Принесла на кафедру, решив, что поставлю веточки в банки на окна и будет повеселее — за окном серое питерское небо и дождь со снегом, а у нас будет настоящая весна! Но пока шла, подумала: «А что же это липа страдает зря? Надо бы листья поисследовать». Не долго думая, срезала несколько листочков, измельчила, смешала с водой, профильтровала и начала полученную жидкость вводить подопытным животным. В эти дни у нас шли эксперименты по оценке устойчивости крыс к дефициту кислорода и влиянию на нее различных веществ.

Каково же было мое удивление, когда животные, получившие сок из листьев липы, прожили в барокамере дольше всех и практически выжили на предельной для крыс «высоте» 12 км над уровнем моря. Не поверила своим глазам и позвала своего руководителя Леонида Васильевича Пастушенкова со словами: «Кажется, я сломала барокамеру — все крысы выжили на предельной высоте». Но барокамера была в порядке.

Тут уж и все сотрудники собрались в лаборатории, и мы до конца дня проверяли, не произошло ли ошибки. Затем стали подробно изучать различные извлечения из листьев липы. Через год я докладывала результаты исследований на заседании общества фармакологов. После доклада было много вопросов, некоторые коллеги отнеслись с недоверием к нашим результатам. Но вот слово взяла фармаколог Ромэна Петровна Чередниченко и сказала: «Не спорьте, эти результаты, несомненно, объясняют, почему моя семья не погибла в блокаду. Мы жили недалеко от Летнего сада, и бабушка заставляла нас собирать листья липы, из которых делала нам и салат, и суп, и чай. Вот мы и спаслись»…

Хочется еще вспомнить и человеческий подвиг сотрудников Ленинградского химико-фармацевтического и Ботанического институтов, которые ценой своей жизни сохраняли и драгоценные коллекции растений, и уникальные гербарии, и накопленные знания… Пусть никогда не повторятся такие испытания, а мы всегда будем помнить о людях, победивших войну. Елена ЛЕСИОВСКАЯ, доктор медицинских наук, Санкт-Петербург