Сайт журнала Физкультура и Спорт

Имя в истории
Мяч и время
«Сороковые, роковые»

Алексей Самойлов

Григорий Берлянд (слева) и Владимир Щагин (крайний справа) всю свою молодость посвятили волейболу

Мне случалось выслушивать саркастические комментарии великого волейбольного старика из той же прославленной плеяды, что и Щагин, — Анатолия Николаевича Эйнгорна, первого, пражского, чемпиона мира; в Москве он был тренером, помогал главному тренеру, легендарному Анатолию Чинилину по прозвищу Козел (подразумевался горный козел, что скачет по кручам, — такого прыгучего нападающего не рождала ни русская земля, ни американская, ни кубинская, ни какая-то другая в подлунном мире). На Анатолия Ивановича Чинилина знавший себе цену Щагин в дебютные свои годы смотрел снизу вверх, хотя они и были одного роста. И всё потому, что Чинилин был на четыре года старше, и, когда Щегол еще только учился летать, уже прыгал, скакал, летал вовсю и молотил с обеих рук, как мельница, — замахивался одной рукой, а бил другой (технический прием «Мельница» он авторизовал в 1931-м, за десять лет до войны). Его призвали в армию в сороковом. «Сороковые, роковые, свинцовые, пороховые» прошли и Чинилин, и Эйнгорн, и другие мастера сборной СССР, которую к пражскому чемпионату готовил Григорий Берлянд, тоже участник войны, а к московскому — Анатолий Чинилин.

Владимир Щагин

Щагин на фронте не был, его откомандировали контрольным мастером на московский завод «Автоштамп», работавший на оборону. «Пусть не покажется кощунственным, бронировали меня, как и еще некоторых моих сверстников, в первую очередь учитывая нашу спортивную перспективу. Заботились о будущем спорта — это ли не свидетельство веры в победу над врагом, — пишет Владимир Иванович в своей книге. — Врать не буду: в сорок первом о спортивной жизни говорить не приходилось, прекратилась она. Но уже со следующего года — соревнования: футбол, баскетбол, волейбол. В войну я много поездил по стране — и с футболистами, и с волейболистами, и с уже вернувшимися с фронта боксерами Николаем Королевым и Сергеем Щербаковым. Где мы только ни побывали в те годы — Казань, Свердловск, Самарканд, Ташкент, особая статья — Сталинград. Мы, футболисты московского «Спартака» (Щагин очень прилично играл и в футбол, нападающим: в 1941—1943 годах — за «Спартак», в 1944—1945 годах — за московский «Локомотив». — А.С.)… Не было города — руины… Целых домов не видел. И трупы на улицах, еще неубранные… Встречали нас в Сталинграде прямо как национальных героев. До слез неловко было. Да кто мы? Что наша спортивная известность в сравнении с подвигом этого города?! Поселили нас в предместье Сталинграда — в Бекетовке. Она одна уцелела — немцы ее не бомбили, сами собирались там зимовать. Спали мы на полу — сена подстелили. Играли на стадиончике тоже не в самом городе — где-то рядом с Бекетовкой. Поле ужасное, но кто про то думал, кто обращал внимание? Из Москвы прилетели известные игроки: Акимов, Леонтьев, Василий, Виктор, Алексей и Борис Соколовы, Глазков, Селин, Запрягаев. Я, за неимением никого лучше, был центрфорвардом. Сталинградцы выиграли — 1:0. Мы и не расстраивались — радовались за них. Сколько пережить и выйти на футбольное поле! Выйти против знаменитостей «Спартака» — и победить!»

В Сталинграде, как одноклубники Чинилина и соратники по сборной столицы по волейболу узнали в сорок четвертом, после его возвращения из госпиталя в Москву, воевал и Анатолий Иванович Чинилин, связь под огнем налаживал. Участник битв на Волге и Днепре, сражения на Курской дуге, гвардии старший лейтенант 287-го стрелкового полка 95-й дивизии, он был тяжело ранен во время Полтавско-Кременчугской операции. А все подробности они узнали от него только в сорок седьмом, когда Чинилин вернулся на волейбольную стезю, сначала тренером сборной Москвы, а потом — страны.

«Я так думаю, что эта должность посложнее, чем в футболе даже, — размышляет Щагин. — Не было у нас прежде тренеров, не было никакой привычки к тренерскому влиянию, руководству. Но, по-моему, с нами Чинилин сразу нашел верный тон. Не скрывал трудностей при начале нового для себя и всех нас дела, считался с нашим мнением, уважал нас как игроков и старых товарищей. И мы его, конечно, почитали, да и как можно было без почтения относиться к мастеру, на игре которого мы воспитаны!

Вот тогда-то — в поездках, на сборах — мы и узнали кое-что из военной биографии Чинилина, а до того неловко было лезть с расспросами.

Сам Чинилин так говорил о том, что произошло с ним под Полтавой: “Вот ведь в каком пекле был (это он Сталинград имел в виду. — В.Щ.), и ничего, а тут и от линии фронта километров пятнадцать”. Дальнобойный снаряд накрыл их повозку, убил возчика, лошади понесли в сторону вражеских позиций, а тридцатилетнего Анатолия взрывной волной выбросило на землю — левая рука, оторванная до локтя, на ниточке висела, а на правой, лишившейся большого пальца, было перебито запястье.

Чинилин год пробыл в госпитале. А домой не писал больше года — наверное, не находил в себе сил написать домой, что и как с ним…

Я хорошо знал его жену — Нину Бодрову, волейболистку, мастера спорта, потом судью международной категории, дочь их моей Ольге ровесница. Я к Нине с расспросами: “Что с Толей, какие известия?” Она: “Ничего, Володя, не могу тебе сказать, он же не пишет”.

Нина сделала запрос, и ей сообщили, что с Толей, где он. Наконец он отозвался: “Безруким не вернусь”. Нина написала ему хорошее письмо: “Ты мне дорог, ты отец моей дочери”».

«Сороковые, роковые, военные и фронтовые»... сколько судеб они искорежили, сколькими тысячами, миллионами солдат, павших в боях за независимость нашей родины, устлан путь к победе, какой великой ценой досталась нам эта победа...

«Как это было! Как совпало —
Война, беда, мечта и юность!
И это всё в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!..»

Каждый солдат той войны мог бы повторить как свои, им самолично выстраданные, эти строки Давида Самойлова из его стихотворения «Сороковые».

В сентябре 1994 года, в канун 75-летия лучшего фортификатора отечественного волейбола Анатолия Николаевича Эйнгорна, в петербургской газете «Спортивная» был опубликован мой очерк «Аристократ игры», где я писал, как элегантно и красиво он служит божеству Игры, как выделяется на площадке своей штучностью, отдельностью, умом (никто не мог тягаться с Эйнгорном в искусстве одиночного блокирования, а блок, как известно, высшая математика волейбола), так выделяется, что и не знающие о его баронско-генеральских и адмиральских корешках чувствовали в нем породу, а в его игре — особую утонченность, аристократизм.

После выхода еженедельника аристократ игры позвонил мне домой, поблагодарил, поиздевался над отнесением его к разряду волейбольных фортификаторов и над другими красотами слога и как бы между прочим заметил, что в нашем отечественном волейболе был еще один аристократ игры, хотя и рабоче-крестьянского происхождения. «А я его знаю?» — «Еще бы, ты мне все уши про него прожужжал, как будто это ты, а не я с ним играл». И повесил трубку, так и не сказав, кого имел в виду.

Я и думать об этом забыл, так и не решив уравнение с одним неизвестным. А решил его только сейчас, работая над очерком о Владимире Ивановиче Щагине и собираясь освежить в памяти, как Анатолий Николаевич Эйнгорн, аристократ по происхождению, интеллектуал, питерский соперник московского «Спартака», а позже московского «Динамо», относился к лидеру этих команд Щагину, «академий не кончавшему», сыну печника, неустанного труженика, человека малоразговорчивого, главу большого семейства — Володька был седьмым ребенком в семье, его мать, ласковая и отзывчивая, старалась привить доброту сыну, вспыльчивому, резкому в своих суждениях, прирожденному лидеру — вся Покровка звала его Князем, когда он еще не стал видным игроком...

Владимир Щагин обогатил волейбол многими техническими новинками. Чего стоил, например, его фирменный кистевой удар! Во время прыжка он неуловимым движением поворачивал кисть справа налево, и мяч от блока летел в аут

Ну, конечно же, «неизвестный известный» — это Щагин — Князь, Щегол, как же я раньше, дурак, не допер! Теперь вот читаю, в который уж раз, и снова с удовольствием, его мемуары, под щагинским, так сказать, углом зрения, и вижу, понимаю: лидерство, старшинство в волейбольной игре Владимира Щагина даже таким корифеем и интеллектуалом, по его самоироничной оценке, неплохо относившимся к себе, как Эйнгорн, никогда не оспаривалось и не ставилось под сомнение. Судите сами.

«Очередное первенство Европы выявило явный кризис в игре сборных команд СССР. Волейболисты, проиграв Болгарии и Румынии, заняли только четвертое место. Женская сборная тоже выступила плохо, впервые отдав победу чешкам. После этой неудачи старшего тренера сборной легендарного Володю Щагина и второго тренера Женю Алексеева, мастера спорта по волейболу, баскетболу и легкой атлетике, сняли с работы. Виноваты ли были они в обидных поражениях, я точно сказать не могу, но для меня Щагин навсегда остался самым великолепным игроком моего времени. Плохо тренировать он просто не мог, слишком хорошо он знал все нюансы волейбола. Тогда пришло время разбрасывать камни, и будь в те годы во главе мужской сборной любые другие тренеры, результат получился бы тот же».

Потом пришло время не разбрасывать, а собирать камни. Это делали уже другие люди — не Григорий Ефимович Берлянд, первый главный тренер первых чемпионов мира (ему в 2017 году исполнилось бы, как и герою моего очерка Щагину, сто лет), не Анатолий Иванович Чинилин, не Анатолий Николаевич Эйнгорн, а Юрий Николаевич Клещев, Вячеслав Алексеевич Платонов и их ученики — чемпионы Олимпийских игр 1964, 1968, 1980 годов, наследники славы легендарной плеяды игроков сороковых-пятидесятых годов.

И когда московские журналисты, готовя передачу памяти первого главного тренера первых наших чемпионов, умершего в 1990-м году, спрашивали у оставшихся в живых «первопроходцев», в том числе у Щагина, кого из волейболистов последующих поколений они взяли бы в свою команду, великие старики называли Зайцева, Александра Савина, Воскобойникова, Кондру, Фомина, Чеснокова, Платонова. Всех названных они хотели бы видеть на площадке, а ленинградца, питерца Платонова — на тренерской скамейке.

Алексей САМОЙЛОВ

Окончание. Начало см. в № 4 за 2017 г.